Режиссуре Мара Кимеле училась в Москве у гениального Анатолия Эфроса, и это объясняет многое в ее творчестве и отношении к искусству и жизни. Недавно она в очередной раз получила Национальную театральную премию за лучший драматический спектакль (“Месяц в деревне” Тургенева) и за лучшую режиссуру.
Разговор с Телеграфом состоялся накануне ее отъезда во Францию, куда Новый Рижский театр (НРТ) повез свои спектакли. Ради этой поездки Маре пришлось сделать перерыв в работе над необычной постановкой по сказке Андерсена “Русалочка”, премьера которой намечена на 15 декабря в плавательном бассейне “Кипсала”.
Плавающий спектакль
— Мара, это ведь не первый ваш спектакль для детей?
— Нет, когда-то у меня были и “Дети капитана Гранта” в Театре юного зрителя, и “Король мух” Райниса в Валмиере. Потом красивая сказка Бригадере “Майя и Пайя” в Национальном театре и ее же “Спридитис”.
— А как родилась ваша “Русалочка”?
— Это такое семейное мероприятие, балет на воде по одной из самых красивых сказок. Идея постановки принадлежит хореографу Агрису Данилевичу, и мы с ним уже осуществили ее шесть лет назад в Кримулде, в школьном бассейне. Теперь все переносится в бассейн, который больше раза в четыре и очень глубок. У нас занято более 200 юных актеров в возрасте от 5 лет до 21 года, поэтому предусмотрены всяческие меры безопасности.
— Говорят, посреди бассейна построят целый корабль?
— Да-да, будут и корабль, и сцена, и острова… Под водой взрослые пловцы станут следить за тем, чтобы ничего не случилось, и перемещать все плавающие объекты. А наша звезда Иева Акуратере будет петь песню морской волшебницы, превращающей Русалочку в девушку. Музыку пишет Мартиньш Браун. Хореографию ставит Агрис, а я помогаю — написала либретто, делаю расстановку по мизансценам, по площадкам… Надо ведь, чтобы и сюжет был понятен.
Совсем другой Тургенев
— Еще одна заметная линия вашего творчества — русская классика…
— Знаете, я выросла на школе русского театра. А он всегда интересовался тончайшей психологией человеческих взаимоотношений. Современный театр занимается этим гораздо меньше, и мне хотелось заполнить эту черную дыру.
“Месяц в деревне” Тургенева мы ставили с конкретной целью. В советское время из этой пьесы обычно делали спектакли социальной направленности, где и развращенное мещанство, и жестокие, коварные, противные аристократы Наталья и Ракитин, которые с жиру бесятся и забавляются людьми.
Но я знаю Тургенева. Начала его читать лет в десять, и именно его язык стал основой моего русского языка. Потом, конечно, было огромное увлечение Блоком и Цветаевой и всей этой гениальной плеядой. А дальше — безумная влюбленность в гений Пушкина. Кстати, моя самая большая и давняя мечта — поставить его “Евгения Онегина”.
Так вот, Тургенева хотелось сделать не по-советски. А еще с первых же репетиций я предупредила актеров, что это не Чехов в принципе, что между Тургеневым и Чеховым огромная разница.
— Как бы вы ее сформулировали?
— Тургенев большую часть жизни работал при крепостном праве, которое потом отменили и благодаря ему тоже. Он своих крепостных и отпускал, и не позволял в своем имении над ними издеваться. Мы взялись за пьесу, зная, что будем ставить автора, который живет еще до периода огромных преобразований. Уничтожение крепостного права — позитивный момент, и этот позитивизм, желание принимать людей независимо от принадлежности к тому или иному сословию у Тургенева были всегда.
Поэтому в нашем спектакле молоденькая служанка не чувствует себя подавленной рабыней. И у всех героев одна проблема — они жаждут дарить любовь и получать эту любовь. И играем мы одну тему: как каждый отдельный персонаж справляется с этой своей любовью и старается ее реализовать.
Что говорит Чехов?
— Ваши “Три сестры” — совершенно другой спектакль, потому что…
— …там люди и события уже на полстолетия позже, вот-вот грянут ненормальные, жуткие мировые перемены. Кроме того, пьеса написана после путешествия Чехова в места ссылки, на Сахалин, причем незадолго до смерти писателя. Он думает о смерти, подводит итоги. Поэтому у него столько мыслей о том, что для человека нигде нет места. И что же такое истинный Дом. И что делать со своей жизнью, когда ты вроде как никому не нужен.
Советский театр, как правило, помещал героинь пьесы в некую приукрашенную розовую среду, что совершенно не соответствует чеховскому настрою. У него все пронизано чувством ссылки, и речь идет о том, как все погибает и разоряется. Невозможны там красивенькие люди и отношения. Поэтому если не стремишься делать просто коммерческую вещь и сознательно лгать, ты вынужден говорить то, что говорит Чехов.
— Есть ли еще русские драматурги, которых вам хотелось бы поставить?
— Я многих люблю. Вампилова, например, Володина… Современных ставить не хочется. Время наше слишком уж материалистичное, очень всех нас затягивает эта материя — безумно сильная стихия. Мне не хватает воздуха и хочется говорить о духовном. Не потому что я осуждаю какие-то коммерческие спектакли или не понимаю, что театр дорогая вещь и надо зарабатывать. Тем не менее у театра все же есть и миссия — поддерживать духовность нормального, гуманного человека.
— Если говорить о классике, теперь большая мода на Гоголя?
— Гоголя я ставила в Валмиере, его “Женитьбу”. Спектакль тогда имел немного антисоветский подтекст: человеку предлагают выход там, где выхода нет, и многое работает на то, чтобы в этот обман завлечь целую кучу народа. Публика, конечно, очень смеялась. И получилось совершенно по Гоголю: над кем смеемся — над собой!
— Вы ведь ставили и в нашей Русской драме?
— В этом театре у меня была “Маленькая девочка” по Набокову на Малой сцене. Меня туда приглашают, но как-то все не хватает времени. Да и стиль театра несколько отличается от моего. Не потратим ли мы слишком много времени на то, чтобы друг друга менять — а нужно ли это?
Полезно посмеяться над собой
— Вы говорили о нелюбви к современной драматургии, но все же в репертуаре НРТ есть и ваш спектакль “Лиза Луиза”, основанный на современном материале?
— И он уже стопроцентно социальный. Шведская журналистка собрала документальный материал и написала пьесу о насилии в семье. Латыши стесняются об этом говорить. В наших газетах тема появилась почти одновременно со спектаклем — значит, действительно назрело. И когда начинаешь показывать, помогает, как сеанс психотерапии. Театр во все века занимался и социальными проблемами. Вообще это то странное пространство, где встречается все. Вся жизнь, с ее потаенными сторонами — и с тем недостижимым, к чему мы стремимся как к идеалу. Можно войти в это пространство и посмотреть. Мы даже недооцениваем, насколько удивительно, что живой человек может выйти к нам и раскрыть то, что мы стесняемся раскрывать сами.
— Мара, что у вас в планах?
— Нужно в НРТ сделать что-нибудь и “для развлечения”, на большой сцене. Более легкое. Или музыкальное. Или смешное. Очень люблю комедии, иногда полезно посмеяться над собой.